= КОН =
Беглец
Страсть моя была столь велика, что я бросил свой дом и дела, в каком они были порядке, и бежал без оглядки в чужие места к незнакомым людям, но в самую гущу настоящей жизни, которая непременно бы явилась во всей своей несгибаемой мощи, будь я рядом с ней. Любовь терзала моё сердце. Я не мыслил уже иного, кроме того что должен был отречься от всего, что не связано с ней — а это всё, что у меня было. Я уже говорил, что бросил свои пожитки, кроме небольшой суммы, которую скопил на отъезд; её должно было хватить на короткое время, а потом, я рассчитывал, обстоятельства изменятся для меня решительно, и думать о большем было бы грешно.
В первый же день я поселился совсем недалеко. Так уж вышло, что первая робость превысила мои ожидания и на улицу я не вышел. Казалось, я сойду с ума, если выйду за порог и приближусь к ней ещё ближе, чем когда-либо думал. Ночь затем я не спал. Смотря в затворённое наглухо окно, аккуратным образом смотрящее снизу вверх, на её этажи, я гадал, не зная, на какое окно мне молиться, и сомнениями своими отдалял от себя сон. Но вот вдруг в одном из окон зажёгся слабый свет, и я наконец почувствовал себя спокойно.
На утро, обвыкаясь к местности, я сделал пешую прогулку. Она пошла мне на пользу, развея наиболее мрачные из моих мыслей; однако пришедший на смену им аппетит заставил сделать остановку в одном из никудышных трактиров, разбросанных то и дело по дороге. Едва я, заложив за щёку пару трюфелей, подтёр салфеткой рот, как меня прожгло до самых ног: за окном прошла та, о ком я, не теряя надежды, думал всё это время. Вырвавшись наружу, я в самом деле столкнулся в девушкой необычайной наружности, столкнулся в самом обыкновенном смысле: мы оба полетели на землю. И только тогда я смог хорошо разглядеть, вернее расслышать, что это была не она, поскольку моя любовь никогда бы не смогла произнести уверенно такое изрядное количество бранных выражений, едва ли соответствующих её ангельскому облику. Неловко извиняясь, я собрал рассыпанные сласти из её корзинки и проводил незнакомку до самого перекрёстка, не переставая извиняться всю дорогу. Я хотел было заикнуться о её близком сходстве с другой и о том, не может ли она знать её, а то и приходиться ей прямой роднёй, но вовремя осёкся. Может быть, я ошибаюсь, но у моей любви нет близкой родственницы, с большой подобностью похожей на неё.
Разминувшись наконец с незнакомкой, которая бог весть что обо мне думала, я постоял на перекрёстке, обмахивая своё разгорячённое внезапной встречею лицо всё той же обеденной салфеткой, заложенной за галстук, и, как видно, не вполне отвечая за свой вид. Затем вернулся было в трактир к своей тарелке, но её уже с ресторанным проворством успели убрать…
День был глупо потерян. Вернувшись домой, я уже не казал носу на улицу с досады и стыда.
Вечерами (а их прошло немало) я прогуливался вдоль фонтана, полагая так скорее встретить её, но встреча эта никак не выходила.
В какой-то день мне пришло в голову купить цветов, но букет заметно вял в моих руках, солнце палило его, воздух душил зноем, а заветной встречи так и не стало. С хирургическим проворством отделив один цветок от стебля, я просунул его в петлицу и, стараясь выглядеть важно, прошёлся так вокруг её дома, однако всё здесь выглядело мёртвым и ничто даже и не напоминало о её существовании. Оглядевшись, я бросил букет на клумбу рядом. Было грустно. Я даже подумал, что бросил его как-то по-кладбищенски, будто хоронил свою мечту. И верно: ведь, как подсчитать, в букете оставалось чётное число цветов; нехорошо… Я поспешно вернулся к этому месту — но цветов уже не было! Это вселило мне надежду.
«Должно быть, это она взяла цветы», — только и думал я и удивлялся сам тому, как это я раньше не догадался их подбросить. Прийдя домой, упал, как был, лицом в нестеленую постель и тотчас покорился Морфею.
Снилось мне обилие снега и поля, хорошо им укутанные для озимых. По краям, вдали, всё было покрыто сплошным еловым лесом, без выхода. Меня словно носило по воздуху над белым простором велением одного ветра. И вот посреди всей картины зияло талое место, куда меня приземлило, как падший лист. Тут меня пробрал тихий ужас: здесь, в чёрной проталине, лежало свёрнутое по-собачьи тело. И это была несомненно она! Я не знал, что делать. Первым делом я подумал, она спит, и кинулся её разбудить, но никакие прикасания её не пробуждали. Я потряс её несильно — и тут меня самого как встрясло. Я тряс всё сильнее, не видя ответа, — и меня же озноб растрясал ещё шибче от нарастающего страха.
Пробуждение настало неожиданно; я открыл глаза и не мог поверить, что всё кончилось. Подле кровати стоял хозяин дома; на моём плече лежала его рука.
— Глядите, как глубоко спит! — сказал он не то приветливо, не то зло.
— Это снилось мне…
— Что ж, бывает… — согласился он, качая головой, но тут же продолжил торопливо: — Вам бы следует внести за следующую неделю. Не получал я от вас, так-то.
— Да-да! — отвечал я скоро, но тут же, опомнясь, сник: — У меня не стало денег, кончились все.
На что я рассчитывал, говоря это, я не знаю. Лицо хозяина посуровело.
— Сегодня до полудня ещё комната ваша, а затем, знаете, надо освободить.
Он вышел, а я остался сидеть на постели с опущенной головою.
— Как быстро прошло это время! Неужели это — всё?!
Зачем я в этом городе? На какую-то секунду я утратил всю реальность своих ощущений. Мне вдруг захотелось бежать без оглядки, затем первое затмение отошло, но тут же подумалось: а почему бы не напустить хмельное облако в кабаке и снести все тяготы на иные плечи, унесясь в разговоры с первым же встречным? Я едва не согласился сам с собою, что избежать чужого общества не удастся и готов был искать его и выложить всё без остатка, все свои сердечные тайны, но во мне утвердилась иная мысль.
До полудня я решил нанести ей визит. Я не понимал ни предлога, ни чего-либо из того, что обычно понимают под целью визита; меня всецело вело отчаяние. Тогда мне это казалось достаточным, ведь должны же меня были понять!
Я поспешно оделся, отточил карандаш для записей, но тут же бросил его на стол. Это было не к месту лишним, брать его с собой, к тому же я чувствовал сильное дрожание рук и желание теребить его от волнений: я непременно разломал бы его и выдал свою нервозность. Так я простоял с минуту, не зная, на что ещё бросить взгляд и чем ещё задержать себя от этого поступка, хотя был готов выйти немедля. Наконец, схватив шляпу, выбежал на улицу и, не сбавляя шага, устремился прямо к ней. Сегодня — или никогда!
Без особых усилий взобравшись на крыльцо, я хотел было отворить дверь, но она оказалась и так открыта настежь. Было жарко, и этим, видимо, хозяева боролись с духотой. Я нелепо вскочил внутрь, не ожидая ступенек за дверью и едва не упав. Внутри (а этой комнатой оказалась просторная гостиная) кто-то находился, и на меня сразу обратили внимание.
— Осторожней, осторожней! здесь же ступеньки! — послышались их голоса.
Я поднял глаза. Их было двое, и я сразу узнал каждого: они и выглядели примерно так, как я их и представлял. Оба были одинакового, притом невысокого роста, широки лицом, смуглы и веселы, но во вкусах одежды отличались решительно: костюм первого был строг и органичен, тогда как легкомысленный наряд второго мог бы улыбнуть и завзятого строгача. Впрочем, те чувства, которые привели меня сюда, не позволили мне приветственно улыбаться. Боюсь, я был похож на кота, случайно упавшего в муку. Первый, отрываясь от своих дел, произнёс:
— На вас лица нет. Вы в порядке? Вам нужна наша помощь?
Я сразу потупился и начал оглядываться, пытаясь найти хотя бы что-нибудь вокруг, что указывало бы на её присутствие; шляпа в моей руке заиграла по кругу. Мне и в горьких мыслях не могла прийти на ум такая странность, что передо мной окажутся эти господа — она и только она должна была стоять у порога! Но её не оказалось вовремя, и я заробел отвечать им прямо.
— Да, мне нужна ваша помощь, — сказал я, помедля.
— Боже мой, вам угрожают? вас обокрали? — начали спрашивать они наперебой.
— Да, да… — отвечал я, кивая и так поникшей головой. — У меня украли самое ценное… И помочь можете только вы.
Оба они выразительно посмотрели друг на друга и предложили прежде разговору сесть на стулья. Тут я почувствовал небольшой прилив уверенности и начал, всё же сбиваясь, со своего бедственного положения. А сам непрерывно смотрел на дверь, ведущую из гостиной, чтобы не прозевать случайно, если она выйдет. Я что-то говорил, но они по-прежнему не понимали и только слушали. А не хватало же только истинно одного: того ожидаемого, что вот-вот она выйдет, и всем им сразу же станет ясно, что за случай привёл меня сюда. И, тому в помощь, мне как-то разом пришло в голову, что надо всё делать шибче, и я говорить стал как можно громко, почти кричать. Я думал, она наверняка услышит и выйдет на шум. И мои старания были вознаграждены.
Вскоре послышались шаги в коридоре; моё сердце замерло…
«Сейчас она выходит, и…» — подумал я. Я даже нарисовал в своём воображении, как она ступает внутрь гостиной, и был готов зажмуриться, чтобы не ослепнуть, но… затем произошло всё не так. К нам в гостиную вышел, молодцевато поигрывая тростью, столь же известный, как и оба прочих, ширококостный джентльмен с кавалерийскими усами. Это были его шаги.
Было нелегко признать то, что моя любовь живёт в среде подобных господ и пользуется всеми плодами этого союза, почти семьи, про что я совсем позабыл в своих метаниях, и что здесь полно их, как сельдей в банке, а то и больше, и что их может ещё явиться несколько — и все уставятся на тебя как на полоумного и будут исследовать тебя на предмет, кто ты есть и какое дело представляешь. На этих мыслях у меня выступил пот. Я начал требовать воды, но, жадно глотая её, не мог уже снять всего жару. Рассвободив душащий галстук, я с мольбою и из последних сил воззвал к ним:
— Вы же «Спасатели»! Спасите меня! Вы — последняя надежда! Вам ещё можно меня спасти!..
Их лиц я уже не разбирал.
— Чем же мы всё-таки можем вам помочь? — было их единое вопрошенье.
Я не в силах был открыть имя, приведшее меня сюда…
Напрасные ожидания меня истомили. Повинуясь чувству собственного отчаяния, я вышел вон.
окончено