= КОН =
Я сама
альтернативный рассказик
День начался рано и обычно. Так, как начинался, казалось, всегда. Это было и не утро словно — с его свежестью, утренней дымкой над полосой, а самое тусклое и никчёмное для созерцания пропадание ночи. С десяток стрижей пронеслось над полосой; ветер нещадно забивал глаза пылью в последнем предрассветном дуновении. В месте, где когда-то стоял лес, всегда ветрам покою нет — и ст
Рассвет! — она не успевала. В её правилах не было задерживаться на дневном свету в местах, не укрытых от чужого глаза. Теперь нужно было пробираться к самолёту через дальний путь от стенки к стенке, затем огибая брошеные бочки и ещё груду таких же пространных, но уже выпотрошенных самолётных запчастей. Можно и просто рвануть из кустов напрямую, но самолёт далеко, а полоса — место гладкое: здесь и на тысячу шагов ни одного укрытия нет. И вдоль неё назло всю траву выкосили… Что же делают потом с этой скошенной травой, насквозь пропитанной горючим с маслами — на что она может быть годной?..
Она чуть подалась назад для размаха шага и, перебросив рюкзак с одного плеча на оба, двинула без оглядки дальше по обходному плану. Бесшумно, как только умела, она перескочила через оба бордюра и преодолела небольшую канавку для водостока, не замочив ног. Дальше — по ящикам и куче мусора за ней через мосток сваленных досок, чтобы скорее прижаться к стенке. Затем можно было двигаться в большей безопасности и уже выбирать пути, коих от этого места было три. Здесь она помедлила: в прошлый раз чуть не столкнулась лоб в лоб с каким-то бомжеватым типом буквально на первом же шаге, и теперь продираться сквозь проседи куцей растительности ради экономии каких-то пяти минут казалось глупым. Она выбрала другой путь.
Наконец три угла стен и дыра в заборе были пройдены, и замаячил перед глазами он — её красавец, бывший повелитель высот небесного океана и ржавый исполин нынешнего дня. Списан с авиации он был давно, но как всякий отслуживший солдат был ещё крепок и сам держал свои крылья. Хотя в последний год и сдал сильно: в кабине стекло треснуло и пропеллеры, мрачно угасающие во рже, колыхались под ветром и издавали звуки для ночи страшные.
Служил он ей издавна и верно; сколько себе был рад, столько и ей. Она жила в нём, в самом нутре, и хватало покуда сил держать его в некотором порядке, и она тем уберегала его от разрушений сколько могла. Дом был никчёмный — но он был. Что уж привело к тому — то ли она его нашла, то ли он её приютил — сразу не скажешь… И есть он кроме неё никому не нужный — и она без него бесприютная. Так и определилось: жила она как потерянная душа в брошеном самолёте.
Когда отсвет прожектора миновал дорожку, отделяющую её от самолёта, и пополз по стене вверх, она перешагнула последние преграды и кинулась до цели по прямой. Солнце уже к тому призывало, чтобы нестись скорей, — оно уже почти выглядывало из-за дальнего края леса, и багряные тучи, темнящие раннее небо, светлели уже на глазах. Ещё три метра пробежки, и… внезапно — ах! — камень в полутьме попал под ногу и мышца невольно дрогнула; теряя равновесие, она ещё пролетела несколько, подалась лицом вперёд и рухнула на живот всем весом, да ещё и рюкзак совсем примкнул её к земле.
Нет, она не пискнула — лишь, водя ушами по сторонам, вслушивалась в пространство. Впрочем, всё по-прежнему было тихо вокруг, даже стены не отразили звука паденья, и она поднялась и сделала последние шаги ковыляя.
Едва перейдя порог своего дома, она сразу же выдохнула, несколько устало улыбнулась взглядом куда-то вверх и тихонько опустила ношу в уголок; глаза её были закрыты, руки опущены долу — со стороны бы показалось, будто она уже дала волю расслаблению и сну, прислонившись к первой же стенке. На самом деле она всё так же востро слушала звуки и запахи — не было ли в её отсутствие нежеланных гостей.
Каждый раз она входила медленно, словно здороваясь со своим самолётом; её губы что-то шептали. Через минуту, или две, когда уже отчётливо слышался каждый запах внутри (самолёт продувался насквозь всеми ветрами), она с выдохом кивнула головой, резко вытряхнула из капюшона и расправила волосы. Теперь можно было идти наверх без опасений засады и даже волочить за собой рюкзак по отсутствию б
Наверху по виду всё казалось таким же необжитым и погрязшим в пыли и мусоре — но это едва ли отражало черту неряшливости хозяйки; напротив, она сама укладывала всю эту пыль с искусством декоратора, выкладывая мусор узором абсолютной заброшенности места и никчёмности его для жилья: маскировка была одной из защит от внешнего мира и в самом деле создавала полную иллюзию того, что здесь не ступала ни чья нога и десяток лет назад. Так она никому не выдавала своего здесь пребывания.
В такой темени и поднятой пыли она ориентировалась как дома. Через каждые два шага жала какие-то кнопки в стене — и только она знала какие. На двадцатом шаге впереди показалось небольшое углубление, в которое немедленно отправился рюкзак со всей ночной поживой, за исключением ключей, вынутых тотчас из клапана. Она пошарила с внутренней стороны углубления и закрыла на всякий случай весь его проём валявшейся рядом фанеркой — за стеной что-то ухнуло, и следом импровизированный подъёмник, спрятанный в стене, чуть поскрипывая изнутри, потащил рюкзак наверх. А она, позвякивая ключами словно колокольцами, направилась в другую сторону, где ещё в полусотне петлявших между завалами шагов располагалась не заметная ни с какой стороны лестница, а за ней глухая дверь. Это был дом, куда можно было войти, не вытирая ног.
Не снимая одежды, она упала на кровать. Едва войдя, она уже не могла думать ни о чём другом: ноги её не держали; каждый новый выход сопровождался всё большей тратой сил, да и меньшим результатом, к несчастию. Сегодня ей удалось добыть немного нужных деталей, и, думая об этом, она улыбнулась — и лёгкое расслабление коснулось, наконец, её лица.
В эти минуты она парила, как хочется воспарить каждому, кому дано лишь ходить: как только сон овладевал ею, на неё нисходили грёзы прежней жизни: отец, завещавший продолжать его дело, ныне близкое к концу, вновь по-отечески обнимал её, и все былые радости существования приходили в самую явь, когда открывался ей не раз бывший в грёзах восторг полёта — полёта на новом, пока ещё незаконченном вертолёте, по проекту требующем лишь слабой мускульной силы, многократно увеличиваемой при помощи открытого ею билинейного увеличителя механической мощности…
Не успевши проснуться, она отмахнулась: что-то било ей в глаза. Оно совсем не боялось её руки и продолжало будить её, как только рука опускалась. Тогда она вернулась назад…
Из небольшого оконца, больше напоминавшего дыру в потолке, глянул тощим лучиком дневной свет. Он перемещался медленно по её рассыпанным волосам, по носу, а затем и заглянул прямо в глаза. Она жмурилась, но луч застыл и словно не хотел уходить; он дарил ей свой свет, энергию жизни и ждал, наверное, ответного порыва. Однако она сердилась на то, как он её разбудил, ведь со старых пор она уже не любит света, и, понявши это, луч заскользил себе дальше.
Она вздохнула; всю ночь не имела ни капли воды, чтобы смочить горло, а тут захотела пить уже неудержимо. Поднявшись на локтях, она дотянулась до тумбочки, взяла жестяную кружечку и припала к ней губами. Вода была свежей, очищенной собственным ионизатором, но отдавала странной солоностью. «А, ну конечно, — подумала она, найдя, что губы кровоточат, — я же вчера… или уже сегодня?» Она глянула вверх: судя по солнцу, прошло больше часа с её возвращения. Чтобы рассмотреть себя наконец, она села к зеркалу, вернее осколку прежней какой-то серебрёной витрины, используемой так. Нижняя губа растёрта в кровь, бровь рассечена тоже… «Вот нелепость! — продолжала думать она, — разбиться у самого порога…» В остальном значительных ран не казалось: хороший комбинезон спасал от повреждений весьма надёжно, ибо сделан был по опыту многих лет и постоянно совершенствовался. Но спать в нём она всё-таки не могла.
Через пять минут она стояла перед фанерной дверью, ведущей в душ, а через шесть — неожиданно для себя вспомнила, что системы нагрева не работали уже второй день, и завтра не будут, потому как спирали хорошей на замену так пока и не нашла. Она постояла ещё, теребя задумчиво полотенце, возле налитой до краю банки из-под сардин, поводила по воде пальцем, соображая риск от желаемого погружения в ледяную воду, и со вздохом отошла от неё. Всё что можно было сделать — просто промыть свои раны и найти уже какой-нибудь пластырь, и она выискала кусочек в аптечке.
|
Ледяная тоска, стальная хватка, Сундук, полуэтажная кроватка — Вся жизнь как есть. И ей был дар чего-то … |
Она всё время забывалась на последней строчке и никак не могла её вспомнить. Произнесть? произвесть? Это было своего рода тестом на сонливость: полный стих был из семи четверостиший — достаточно, чтобы помнить их в бодром уме. Но постепенно веки смыкались… Она читала что-то ещё про себя, едва пошевеливая губами.
Наконец она заснула. Сон настал долгий, тягучий, словно свежая мастика фирмы Кшиштофа Подойского, и такой же непроглядный, как сама ночь. Ни тени метания не стало на лице её — только спокойствие и тьма, которая умеет течь лишь в разуме, отрешённом от мысли. Она видела луг и жёлто-золотистые бабочки были всюду — но она сидела на траве, не чувствуя ни ног, ни рук, и не могла даже оторваться от земли. Затем видение подсказало ей быть внимательной и увидеть, что она не такая как все и ей не следует торопить плавное течение своей жизни. «Ах, я только ещё гусеница, — тотчас подумала она, — но я могу мечтать…» Сон, однако, обрывался несколько раз, как бы выбрасывая пустые страницы жизни гусеницы, вот-вот уже становящейся ближе к своему крылатому воплощению, затем продолжался вновь. «Как же больно режутся крылья!» — вдруг торопливо подумала она. Словно в спину что-то впивалось…
Она недовольно перевернулась, когда поняла, что это система экстренного пробуждения толкает ей в спину. Сон опять был прерван…
«Почему так всегда?» — «Что??!!»
Мгновенно она опомнилась и вскочила — в тёмном отсеке управления красной точкой ритмично вспыхивал огонёк. Она, не одеваясь, метнулась туда: перед мониторами горел индикатор вторжения. «Гости! давно же не было их…» Смахнув рукой по-быстрому пыль с монитора, она ввела коды управления камерами наблюдения. Одна не захотела подключиться; на остальных было чисто. Модуль индикации движения сопел. «Пятая, ну работай!» — молила её — но без толку. Наконец злополучный модуль прогрелся, щёлкнул и выдал на ЖКИ первые параметры. «Так… четыре объекта… движение рассеянное — значит ищут… местоположение… господи! они уже внутри!!!» Внезапно она сама услышала удар: как будто кто-то гулко кинул камень.
Как была, бросилась к оружейной — сейф и так был открыт, и рассеянная мысль добила её: ручные средства обороны были разобраны и тотчас же воспользоваться было нельзя… Она схватила разводник и ринулась к двери, на ходу напяливая маскировочный костюм ржавого цвета и усилитель звука на голову. Осторожно переходя ко второму люку выхода, она кинула косой взгляд на монитор: на
В два прыжка она оказалась за разборным столиком; раскидывая инвентарь, схватила с него недочищенную винтовку и метнулась назад за винтами. Но и их было не найти. Где-то издалека послышался гулкий звук, похожий на вскрик, и шумы стали ещё ближе. Она прижалась к стене, пытаясь вслушаться, но сердце колотилось так, что всё заглушалось им.
Надо было выходить: нашлемная система управления начала попискивать, желая зарядки батарей. Чертыхнувшись, она скинула с себя бесполезный шлем и изготовилась уже покинуть убежище, как вдруг отлетевший шлем, ударясь о полки, опрокинул коробку, и из неё посыпались старые стреляные винты: они прыгали и катились по полу к её ногам. Она замерла от этого звука, но глаза сами забегали по катящимся винтам. Саморезанные, не знавшие масла, они все попадались — какой гнутый, какой сплюснутый или с оббитыми краями. Молясь на то, чтобы хотя бы один был целым, она уже выхватила, не видя, какой на ощупь годный и всадила его в патронник.
Не ослабляя ни на секунду винтовку в руке, она бежала к месту вторжения. На счастье, система «гостевого доступа» тестировалась недавно, и пять из семи топоров удачно порвали контрольную подушку. Сеть работала нормально тоже — чего было бояться? Она чуть замедлила шаг, затем стала и перевела дух. За опорной колонной был ещё один монитор, но зажигать его было опасно. Она просто забила код на ощупь и, удостоверившись, что чужих поблизости нет, чуть-чуть прибавила яркость. Их оказалось слишком много: четверо против одной. Монитор ясно давал понять, что это не бомжи, не случайные гости: они что-то ищут. Фигуры перемещались группой, обследовали, как будто искали чего… Тут её прохватил пот: «Следы! я не замела вчерашние следы!!» Тут же сработал вибробудильник за левым ухом — «опасность первого рода: приближение неизвестных» — очертил экран монитора в ответ. Стало ясно, что столкновения не миновать…
Она вырубила монитор и понеслась навстречу. Впереди был уже не мусор — это баррикада; запрыгнув за укрытие, она немедленно включила инфракрасный глаз. В пассивном режиме он едва распознавал контуры, но и того было достаточно, чтоб разглядеть всех четверых. Они шли прямо на неё… Внезапно она осознала, что сама попала в ловушку: отступать было некуда, а через пять-десять шагов первого незванца поджидает уже топорный сюрприз… «Что сделают со мной остальные?» — металась мысль в её голове. Следуя мысли, она выскочила из-за укрытия и побежала наперерез. Её не видели — был шанс. Едва нога незнакомца пересекла невидимый барьер, она одним ударом ножа отсекла провод системы первого топора, и топор так и остался висеть под потолком. Далее она, едва вздохнув от сходящего напряжения, метнулась ко второму, крадучись перебежала на другую сторону зала, где был тот провод, и отсекла и его. Второй топор тоже не шелохнулся под потолком… Все они были выведены из строя, и теперь, соблюдая тишину и выдавая её за безжизненность, можно было обмануть их и дать им знать, что здесь никого нету и не живёт никто. Затем бы они сами ушли, как думала она.
Тут один из тех что-то крикнул другим, нога его запнулась, и… «Я забыла про ящик!!!» — выпалила вслух она, схватившись руками за голову. Немедленно под потолком крякнуло, и страшный удар саданул об пол. Ящик размазал несчастного — ловушка не была ею отключена вовремя. Она, не теряя возможности, переместилась ближе, но за укрытие. Ящик не был откалиброван и часто мазал мимо: надо было убедиться. Было столь близко, что она уже могла слышать разговоры: они громко славили бога, значит она тоже произнесла шёпотом славицу за свой промах.
Но незнакомцы не собирались уходить: даже шумно обсуждая случайность этого падения, они только возбудились на свой поиск. «Что им нужно?!» — мысль так и досаждала её. Напротив, незваные гости стали разбредаться, словно почувствовали себя вольготнее. В этой части самолёта было светлее, и ей оставалось только шмыгнуть от них в трубу вентиляции и замереть. «Сейчас они обнаружат мои следы — и я пропала!» Она пятилась назад на карачках, пока не упёрлась во что-то мягкое: — «Ах… рюкзак! забыла его забрать… в нём есть съестное!» — и вытряхнула наружу кусок сыра. Какой это был сыр! Так, камень сохлый — но она метнула его от себя дальше и вдавила максимальный оборот вентиляции на пульте. Моторы работали бесшумно — можно было не бояться — и воздух погнал аппетитные струи прямо на незнакомцев. Сама она едва глотала слюни: это был её сыр, который она с трудом выискала вчера на охоте, — рацион нескольких дней…
И незнакомцы начали мотать головами; откуда пахнет, быстро нашли и свернули в сторону. Главное было позади: их можно было увести ещё дальше и следов своей жизни она уже не выдаст. Но тут первый же чужак, приблизившийся к сыру, вскочил на ящик, где тот был, да так грузно, что сыр подпрыгнул и покатился обратно в трубу. Тот за ним — прямо в вентиляцию. Не разбираясь особо, он схватил обеими руками кусок закатившегося сыра и стал откусывать и жевать, причмокивая, с видимым удовольствием, совершенно не замечая, что в двух шагах от него сидит во вжавшейся в трубу позе чёрная фигура, держащая его в прицел. Она сидела не шелохнувшись, не дыша, с натянутым до предела пальцем на крючке, готовым дожать, едва тот, чужой, шевельнётся в её сторону: отступать было ей уже некуда. Чужой отвратительно чавкал, мурлыкал под нос от удовольствия и был настолько занят едой, что не замечал ничего вокруг странного. «Жри, гад, жри — только не подымай глаза!» — проговаривала себе она, даже и не мысля себе, что же будет делать с остальными чужаками, когда выпустит единственный свой винт. Она смотрела сквозь прицел на его голову, мерно покачивающуюся в такт жеванию, и закаменела в этой позе…
Докончив есть, чужак облизал пальцы и, не оборачиваясь, вылез наружу. Наконец его зад, покачиваясь, исчез из вида. Она опустила винтовку: от судорожного сжатия руки стонали и не слушались уже. Снаружи доносились бухтения и разговоры: по-видимому, чужаки решили-таки убраться.
Когда же ей хватило сил, чтобы подняться выше и высунуться из трубы, чужаки были уже далеко. Они уходили раздосадованные: знать, не нашли чего искали. Шли, зло пиная всё вокруг, без жалости разбивая палкой, что могло биться. Она уже с усталым равнодушием наблюдала, как один из тех со злобы разгромил каркас её будущего вертолёта, который вроде бы неприметной железкой валялся в углу.
«Бог с ним!» — её душу посетило неслыханное блаженство, словно отпустившая её опасность происходила от чего-то большего. Она готова была прощать всем всё, и делала это с необычайной лёгкостью, не отвлекаясь на пустяки. Ей захотелось подняться наконец. Она поднялась на коленях и тотчас опустилась: коленка зудела ещё от вчерашнего падения. «Вечное детство — драные коленки», — подумала она с лёгкой усмешкой.
Незнакомцы уже скрылись в далёкой глубине самолёта и, должно быть, давно покинули его, а она всё лежала на спине, глядя в потолок и насилу могла от него отвлечься. Датчик пищал о снятии угрозы, а она не слышала его; она знала это и без того и чувствовала упоение невозможной царственной свободы, как будто навсегда лишась неподъёмного, чудовищного груза, который и представить толком не могла. Она просто лежала и улыбалась в потолок.
окончено