= КОН =
Она никогда не будет моей
Чип проснулся в своей постели ранним утром, когда солнце ещё было далеко от того, чтобы выглянуть из-за домов. Он прошёлся медленно глазами по потолку и глубоко вздохнул. Давно уже он не вскакивал разом и не нёсся со всех лап в ванную нору, чтобы оплеснуться там ледяною водою и кубарем скатиться завтракать. Бурундук приподнялся, посмотрел на часы, стоящие на столике, и… упал головой в подушку опять.
Шло утреннее время, где-то переворачивающее мир, а он продолжал пребывать в единственно для себя сладком состоянии. Ему снилось лето. Лето, бывшее много лет назад. Наверное, лучшее из всех лет, какие только бывают в жизни. Полное безмятежного счастья, надежд и раскрывающейся будущности, великие врата которой — великие, как сам мир! — словно сами идут тебе навстречу. Бурундук чувствовал, что всё так же молод; его порывы, не встречающие сопротивления, ведут его по единственно правильному пути. Он просто парил…
Внезапно поток холодного воздуха пахнул в его лицо: Чип даже не заметил, как створки ворот его будущности захлопнулись прямо перед его носом, лишь всколыхнув ему шерсть. Перед ним возвышалась абсолютная стена…
Немедленно проснувшись, Чип вскочил с постели. Никогда не запираемая дверь в его комнату ещё раз грохнула, побуждаемая ветром, носившимся по комнате. Тяжело и часто дыша, Чип выдохнул и отёр лицо.
Где-то за окном шёл день, шум города бушевал, не переставая, и это заставило бурундука думать, что жизнь продолжается. Он побрёл в ванную, включил воду, но вместо того, чтобы предаться плесканию, остановил свой взор на отражении в зеркале. Нельзя сказать, что он видел себя в первый раз, и даже, напротив, его взгляд проходил этот обряд ежедневно, словно этим Чип пытался каждое утро убедить себя в том, что это всё ещё он. Бурундук сощурил глубокие морщины, идущие от уголков глаз, смотрящих блёклым взглядом из-под седых бровей, и попытался улыбнуться. Все зубы, несмотря на возраст, были его родными, что было даже предметом гордости.
Закончив с туалетом, Чип отправился на кухню. Готовить он не умел — по его разумению это было дело невысокой важности — потому и в старости протяжённо довольствовался лишь сыроедением и водой из крана. Мысленно радовался отсутствию тарелок, которые не надо мыть, и сэкономленному времени. Сушёный репей и тёртый боярышник были не самым его любимым лакомством, зато эта еда не заставляла его думать о лучшей доле: благо он никогда не утруждал себя кулинарными изысканиями и даже не верил в их благотворность.
Наконец он встал, возвысившись над столом словно над трибуной, с которой он сейчас скажет речь, однако, не сказав ничего, даже «спасибо», потому что некому, Чип направился, не останавливаясь, прямо на улицу.
В окружающем его мире не менялось почти ничего: всё текло куда-то своим мерным потоком с какой-то предрешённой безрассудностью и без какой-либо попытки остановиться и подумать, что вообще происходит вокруг? Хотя у Чипа было более чем много времени для этого, сам он тоже двигался своею дорогою, мало что по причине привычности видя вокруг. Его ноги сами несли его к месту, где некогда был их штаб. Они всегда влекли его сюда. Несмотря на то, что штаб был давно брошен, разрушался он медленно, и долгое время Чипу было сладко окунаться, бродя по нему, в добрые воспоминания, восстанавливая в своей памяти картины героического прошлого и, конечно же, её — ту мышь, которую он никогда не сможет забыть.
Чип помнил каждый уголочек штаба, каждый скрип, каждый шорох, а его стойкий запах всегда жил в кончике его носа. С этим домом связано так много светлых страниц! Бурундук мысленно улыбался этой мысли и будучи уже в трёх шагах от цели, воображал, как пройдётся по тёмным его коридорам и даже заглянет в комнату Гаечке, пока её нет…
Однако выйдя на опушку, в прошлом целиком затенённую могучей кроной величавого дуба, Чип обнаружил, что и дуба-то нет…
— А-а… — выдохнул, оседая, он. — Я же совсем забыл…
Конечно, он знал, что место старого великана уже несколько лет занимает юная поросль, ещё даже не дающая желудей, только сила великого прошлого возвышала его над всем реальным и будто продолжала жить полной жизнью. Поглядев в который раз на тощий стебель, подпёртый палочками, бурундук всё равно пытался разглядеть в нём могучее основание для когда-нибудь возникнувшего здесь нового штаба, пусть даже не уже его, но… тут он замотал с усмешкой головой, махнул рукой и побрёл дальше, не веря в то, что из него вырастет хоть что-то путное.
Чип знал, что через несколько десятков метров, возле пруда, есть укромное местечко, где покой старых деревьев ещё не был потрясён перепланировкой. Там, в месте куда более глухом, рос дуб, ну очень похожий на его родимый. Конечно, был уже он трухляват, но форму держал исправно и от веса листьев не уставал.
Бурундук приблизился к нему и охватил его руками. Слёзы так и брызнули из его глаз. Он содрогнулся всем телом и, приникнув к твёрдой дубовой коре головой, предался чувствам, которые ненавидел всю жизнь как проявление преступной слабости. Всю жизнь он был твёрд, как камень, всю жизнь он претерпевал лишения ради светлой мечты, но теперь, рассеиваясь неудержимо в тлен, мечта вместе с собой рассеивала и его самого на мелкие крупицы. Чип стукнулся о неохватный ствол головой, распахнул подслеповатые глаза, в которых вдруг вспыхнул прежний огонь, и вслух куда-то в высоту метнул, стискивая зубы: «Я не дам превратить меня в кисель!» Он вцепился когтями в кору и резкими и судорожными движениями полез наверх. Давалось это ему неважно: мышцы его стариковские ныли, всё лицо побагровело от невероятной натуги. Он дрожал всем телом, но не переставал двигаться дальше, даже зубами цепляясь за кору. До победы оставалось всего ничего, как он едва не сорвался, но нашёл в себе силы перемахнуть через высокий сук и упасть поперёк него совершенно измождённым.
Мир совершенно не заметил этого взятия вершины, он продолжал мерно течь по своим капиллярам, повинуясь закону однонаправленного движения: кругом порхали бабочки и менее выразительные жуки проносились над головой без предупреждения, в остальном же его окружала тишина — и только где-то через ряды деревьев и кустов раздавался смех гуляющих по парку обывателей.
Чип выровнял дыхание и огляделся вокруг: внизу, сразу же от основания дуба, начинался пруд, вычищенный до безобразия, а потому лишённый своей растительности и больше напоминавший бассейн, наполненный водопроводной водой точно по бетонную кромку. Бурундук окинул водные просторы взглядом, и ему даже показалось, что к противоположному берегу швартуется кораблик на батарейках, один из многих, какие делала Гаечка больше для развлечения, чем для серьёзных операций, называла его «ботинкоплавом» или как-нибудь ещё позаковыристей и никогда не возражала тому, чтоб Чип именовался капитаном этого судна. Он, конечно, понимал, что Гаечки не бывает здесь и она давно уже не занимается этими делами и, скорее всего, просто какой-то плавучий мусор прибило к берегу, однако бурундук напряжённо вглядывался в его очертания, пытаясь различить в них стройность мачт и блеск иллюминаторов, увы, уже не доступных для его зрения. В былые времена оно и водомерок позволяло различить, снующих по поверхности пруда, да он уже и сам не помнил об этом.
Успев немного отдохнуть, бывший капитан «Спасателей» привстал на суку и оперся на ствол. Это место удивительно повторяло крылечко у входа в штаб, и даже чья-то неумелая рука пририсовала угольком дверь, которой не суждено было открыться. Чип вспомнил о ней и улыбнулся этому, как это делал каждый раз, когда видел её снова, и даже думал, что она была лучшим, что он нарисовал в этой жизни. Затем он встал во весь рост и выпрямил спину. Перед ним расстилался город. Он любил его и не смог бы покинуть навсегда. Хотя бы потому, что здесь он познакомился с Гаечкой и здесь же она обитает и ныне. Он знал точно, что она никогда не смотрит на город, равно как и не смотрит никогда в окно, разве кроме того чтобы узнать погоду. А он любил это, ведь в нём всегда что-то происходит и даже кому-то нужна помощь, как, наверное, и сейчас…
В переменившемся ветре запахло пончиками: где-то рядом торговец тащит свою тележку. Впрочем, это не могло изменить поток высоких дум бурундука. Он мыслил, что он уже давно не знает реальной обстановки в городе — и это делает его свободным от спасательных обязательств. Он мысленно махал ручкой всему, что видит вокруг, стоя на ветке, и это было лучшим показателем того, что ему уже не надо ни пончиков, ни приключений.
«А не сходить ли сейчас к Гаечке?» — подумал он. Едва эта мысль проскользнула в его мозгу, Чип её устрашился. Готов ли он к этому, он не знал. Его охватило смятение.
Где-то внизу мелькнула фигура спешащего торговца, толкающего свою тележку по дорожке вокруг пруда. Чип не заметил бы его вовсе, если бы не камень на дороге, учинивший большой грохот с переворотом ёмкости бесценного груза. Глядя, как скачут и катаются вылетевшие из неё пончики, бурундук нехотя подумал о катастрофе, однако, наблюдая далее, как, чертыхаясь, торговец ринулся собирать беглецов, дуя на них и запихивая обратно в тележку со скоростью жонглёра, Чип принял это как знак того, что сегодня день, когда проблемы решаются.
Утвердительно кивнув себе головой, Чип развернулся для возвращения вниз и, буквально застыв на месте, только сейчас обеспокоился: «Господи, как я теперь слезу отсюда?» В этой печальной паузе прошло до получаса… А он всё не знал, как помочь положению… «А что если прыгнуть в пруд? Вот так — как в былые годы!» Краем глаза он действительно покосился в его сторону, приблизясь на шаг. Гладь была на воде совершенная, глубина издревле известна, но дух Чипов не хотел блефовать. «Я не смогу этого сделать!..» — только и кружилось в его голове. Он уже давно не был в возрасте, когда нужно себе что-то доказывать, но именно это и разбуривало его сейчас. Чип знал, как гасить сомнения, когда это нужно, да время заглушило его чуйку, нужно это сейчас или вообще нет. «Кому это нужно?.. Гаечке!» — вдруг пришёл ответ из глубин его сознания. Чип встрепенулся и снова осел: «Нет, ни к чёрту ей этого не надо…» Он снова посмотрел вниз и, даже не делая усилия над собой, вдруг сказал: «Там она… Ей нужна помощь… Она тонет!» — и, не теряя ни секунды, понёсся, как мог, по ветви бегом. Перепрыгивая через сучья, не замечая, как листья летели в лицо, он мчался напролом и, добежав до самого тонкого места ветви, спрыгнул вниз.
Когда волны сомкнулись над его головой, он ни о чём не думал. Его руки и ноги вспомнили все движения, необходимые для этого случая и которые так и не смогли забыть, и несколько совершенно машинальных гребков было достаточно для того, чтобы снова оказаться на поверхности. Чип вдохнул воздух и этим вздохом получил чувство того, будто заново родился. И с той же младенческой беспомощностью из последних сил едва смог догрести до берега, чтобы, тяжело перевалившись через бетонированный край, упасть наконец на траву.
Где-то в небе мелькали стрижи, облачка менялись своим рельефом, как они это делают миллионы лет, а Чип всё лежал неподвижно, даже не моргая глазами, потому что сказал себе, что больше не сдвинется ни на шаг. Его тело отказалось ему подчиняться; даже если бы он приказал себе вскочить, это не закончилось бы и скрипом последнего позвонка на хвосте.
«Вот я приду к ней — что я скажу?» — подумал Чип и сам занедоумевал от этой мысли. Его обессилевшая фигура, вобравшая шкурой изрядно воды, подавала все основания думать, что теперь он именно тот кисель, которым он быть так категорично отказывался. Впервые за многие часы он действительно улыбнулся: «Здравствуй, Гаечка! Я — кисель! Ты будешь удивлена, как я умею красиво переливаться из чашки в чашку!» Юмор всегда способствует коммуникации, и Чип это пронёс через всю жизнь. Сколько раз он выручал его в непростых ситуациях, когда голая логика отказывала даже бортовому компьютеру! На этом его мозговой штурм остановился, и он просто лежал, обдуваемый ветром, до полного высыхания.
Небо всё это время не менялось: потеряв облака, оно стало непреодолимо высоким, таким, как бесконечная голубая мечта, и столь же безразмерно значимой целью. Бурундук смотрел на него и думал, отчего это он полжизни провёл в полётах, на самой высоте, но всё время оттуда смотрел на землю? Почему он всегда смотрит на то, что от него далеко? Не значит ли это для него, что всякое явление можно различить только с расстояния? «Даже на Гаечку я смотрю точно так же», — заключил он, поднялся и побрёл по дорожке немного ободрённым.
Путь его не был долог, потому за это время не могло измениться многое. Чип даже не стал сочинять темы для разговоров — он просто хотел её увидеть. Для него это было главное. Каждый раз, когда он видел Гаечку, его душа преображалась. Порой он не знал, что с этим делать, то делался пунцовым, то вдруг вспоминал свои дела и неожиданно за секунду находил решения сложных задач, которые казались до этого неприступными. С годами яркость этого вдохновляющего явления повыцвела, да и задач перед ним уже никаких не стояло на пенсии, однако его всё равно неудержимо тянуло с ней — мышке всей своей жизни.
Подойдя к одному из деревьев, он осторожно взобрался на ворох листьев между корней и, сделав ещё шаг, провалился куда-то вниз — и так оказался перед потайным лифтом, ведущим наверх, в апартаменты Гаечки. Ближе к вершине дерева лифт остановился, и Чип замер перед дверью, не решаясь дёрнуть за звонок, пока мандраж предыдущих событий не сойдёт на приемлемый уровень. Однако, убедившись в том, что это дело невозможно завершить до конца, он просто позвонил, пытаясь делать лицо как можно более добродушным. Впрочем, никто не отвечал в течение минуты; он позвонил ещё раз — и всё так же тщетно. Тогда он просто толкнул дверь, которая и так всегда была открыта, и заглянул внутрь. Судя по запахам, доносившимся с кухни, Гаечка была дома, и Чип пошёл туда, нарочно громко шагая и возглашая свой визит. Это тоже не давало никаких результатов, лишь у самого входа на кухню что-то порхнуло перед его глазами и из проёма на него уставилось удивлённое лицо, туго замотанное косынкой.
— Здравствуй, Гаечка! Я — кисель! — молвил Чип, расплываясь в улыбке, однако ловя её взгляд, ещё более удивлённый, добавил: — Забыл, с чем связана эта шутка… Ты простишь меня?
Мышка пожала плечами.
— Ты, что, не узнаёшь меня? — оторопел бурундук.
— Чип, ты ходишь ко мне каждый день! Как тебя можно забыть? — ответила Гаечка. — Заходи.
Бурундук, оглядывая помещение, прошёл и сел на табуретку у стола. Вся кухня была заполнена душистым чадом, в котелках что-то бурлило и пенилось и не давало отходить хозяйке ни на шаг. Чип хотел начать разговор и даже раскрыл для этого рот, но душистые пары, насыщенные какой-то неведомой пряностью, заполнили его — и бурундук раскатисто чихнул.
— Будь здоров! — мгновенно выпалила Гаечка. — Ты простыл? Выглядишь неважно.
— Как я выгляжу?.. — испугался за свою репутацию бывший капитан «Спасателей».
— Ты выглядишь так, будто за тобой гонялись волки!
— Всю жизнь за мной гонялись волки — это просто накопилось… — пытался отшутиться он и снова смолк, просто наблюдая, как Гаечка ворожеет над своими котлами.
Её облик лишь отдалённо следовал былому юному образу — она словно нарочно не хотела казаться прежней — раздалась, хоть и не сильно; лишь только пышные её волосы, пусть и поредевшие и окрашенные, скорее, в соломенный цвет, не дали бы её с кем-то спутать.
— А, Чип! Ты что-то сказал? — обернулась она.
Он испуганно вскинул на неё глаза, словно стесняясь своих мыслей, хотя ничего предосудительного в его голове не водилось лет двадцать.
— А чего же ты молчишь, интересно? — продолжила Гаечка, не отвлекаясь от своих дел.
— Я думал, ты будешь рада меня видеть… — протянул бурундук.
— Чип! Ты же знаешь, что готовить я совершенно не умею, — а тут на меня свалилась такая кара! — отмахиваясь от него шумовкой, недовольно проговорила она.
Это верно: она всегда улыбалась, встречая его. В её взгляде в эти секунды можно было прочесть всё что угодно. Затем этот лучезарный взгляд быстро прогорал, и мог превратиться в непредсказуемо что, и не самое сладкое. Чип иногда приходил к ней только за тем, чтоб обменяться этим взглядом — поймать и закрепить его перед глазами на весь день. Сегодня так не сложилось…
— Ну, ничего, я почти с этим закончила, — ободрила его Гаечка. — Ты, кстати, есть не хочешь?
Чип потупился. Ему неловко было навязываться к ней на обеды, и он, поводя носом, ответил:
— Нет, спасибо, я вовсе не хочу есть, — хотя его желудок журчал совершенно обратное.
— Ай, знаем мы, как ты там ешь одну солому! — фыркнула Гаечка и, выудив из глубин котелка объёмистый тефтель, водрузила его на тарелку и одним движением подала Чипу прямо чуть не в самый нос.
— Ну… я… — замялся бурундук, пытаясь отпихивать тарелку. — А это с чем?
— Ешь-ешь! — утвердительно закивала мышка. — На машинном масле я уже не жарю: оно давно кончилось.
Чип покорно поблагодарил хозяйку и, стараясь не афишировать течение слюны, всосал в себя подношение с тягучей замедленностью, словно смакуя кулинарный шедевр.
— Ну? — подмигнула мышка. — С чем был тефтель?
— Я не знаю… — только сейчас задумался Чип.
— Ну, ты как всегда! — прыснула она и, гася огонь на плите, сняла с себя косынку и фартук.
Чип не мог понять, меняется ли она с каждым днём или остаётся прежней: просто он смотрел на Гаечку и не мог оторваться.
— Пойдём лучше в гостиную! — наконец сказала она.
Чипа трудно было не уговорить. Впрочем, Гаечкину гостиную он не любил: здесь было много чужого. В сторону сервантов он вообще старался не смотреть: расставленные там подарки и сувениры были сделаны не его рукой, а все стены по периметру гостиной были увешаны многочисленными семейными фото. Но у него всегда был превосходный выход — он смотрел на Гаечку.
— Что там происходит в «спасательском» мире? — спросила она, усаживаясь по-хозяйски на диван возле окна гостиной.
— Он по-прежнему прекрасен! — улыбнулся Чип.
— Нет, — помотала головой мышка, и её волосы расплескались по плечам, — я хотела поинтересоваться, что там делает Дейл?
Чип задумчиво замер: что он может сказать об этом? Они не виделись с Дейлом уже много лет — и за эти годы он не знает, что менялось в жизни его побратима. Может, ничего? Искушение соврать что-нибудь сладко посасывало под его языком, однако он никогда не лгал Гаечке. И не станет впредь.
— А… — едва выдавил он из себя и взял ещё более тягучую паузу.
— Я слышала, он разводиться собрался, — «помогла» ему Гаечка.
Чип выпятился на неё, будто его эта новость сразила, хотя эту басню он слыхал ещё четверть века назад.
— Он никогда этого не сделает: я его знаю, — убеждённо произнёс он.
— Никогда? — усмехнулась мышка. — Даже бурундуки меняются с годами.
— Не все, — потупившись, ответил Чип.
Гаечка спрятала улыбку в уголках рта и после небольшой паузы продолжила:
— Знаешь, что всегда мне в нём больше всего нравилось?
Чип в такие минуты обычно утрачивал связь с реальностью и даже не мог ответить себе на вопрос: «Почему мы вообще говорим о Дейле?»
— Богатое внутреннее содержание? — произнёс вслух он.
Мышка расплылась в улыбке — и в глазах её заиграли маленькие искорки.
— Нет. Именно то, что он импульсивный. Он каждый раз ищет себе новую воронку, понимаешь?
Бурундук неспешно покачал головой.
— Смотри, — продолжила мышка, — если его внутренний двигатель настроен на частые смены режима отдачи импульса, то даже это явление порождает в нём не хаотические, а подчиняемые некоему, пусть неочевидному внутреннему закону, импульсы, которые могут работать в целом на движение вперёд.
Гаечка смотрела на Чипа торжествующе, словно открыла новый закон природы.
— Как ты смотришь на это? — улыбаясь, спросила она.
— Куда вперёд? — непонимающе заморгал бурундук.
— В направлении равнодействующей сил, конечно же! — засмеялась Гаечка, хлопая себя по коленке.
Чип превратился в тучу.
— Это физическое тело, скорее всего, вообще никуда двигаться не будет… — всё больше мрачнея, заключил он.
— В подавленном состоянии — да! — продолжала веселиться она. — Или когда предоставлен сам себе. Но мы же не дадим ему скучать! Изучив законы и взаимосвязи его импульсной системы, мы сможем корректировать его импульсы так, чтобы паразитические импульсы взаимно компенсировались, а полезные — двигали его вперёд.
— Изумительное изобретение… — с трудом подбирая слова, сказал Чип.
— А что тебе не нравится? — прекратила смеяться мышка.
— То, что ты хочешь за него решать, куда ему двигаться, — тихо сказал бурундук.
Гаечка уставилась на него вопросительно.
— И вот ещё что… — добавил он. — Если он захочет развестись, не надо компенсировать его импульсы!
— Чип, ты опять всё усложняешь — а я пытаюсь всё упростить! — сказала она недовольно.
Но бурундук не стал отвечать, и с минуту они сидели молча. Затем мышка бросила взгляд на часы и ненавязчиво сказала:
— Скоро мои придут.
— Да, извини, я засиделся… — произнёс Чип и приподнялся с дивана.
Гаечка пошла проводить его до двери, и это расставание не несло никакой, даже теплящейся нежности и грусти. Они распрощались, Чип зашёл в лифт и уже через несколько секунд вылез у основания дерева, чтобы отряхнуться, посмотреть снизу вверх на окна и пойти восвояси.
Шёл он домой в полном смятении. Его мучило сказанное Гаечкой. «То ли Дейл для неё игрушка, то ли, иносказательно, я сам для неё игрушка, то ли весь мир для неё игрушка, чтобы только и делать, чтобы им играть…» — так думал он. Затем останавливался, глядел куда-то вверх рассеянным взором и возвращал свою мысль на возвратный путь: «Но не может же так быть! Она, наверно, пошутила… Да, точно, конечно, она пошутила!» Он шёл машинально, его ноги сами помнили дорогу, и уже очень скоро показалось и его дерево.
Войдя в свою комнату, Чип повалился на кровать и уже не мог пошевелиться. Он так измучился за этот день, что тело отнялось и уже, казалось, не принадлежало ему. Его мучили мысли, он ещё больше устал их отгонять и желал только отключиться и заснуть, несмотря на то что солнце ещё не заходило. Так прошло с полчаса, а сон не шёл; вернее, Чип спал наяву: перед его внутренним взором носились образы, всплывая из его памяти в совершенном беспорядке и сочетаясь меж собой в причудливые композиции. Если хотя бы половина из них получила логический смысл, то никакое трясение головой не избавило бы Чипа от того, что она бы просто лопнула. Так прошло порядком времени, пока не иссякло его напряжение, перешедшее в полную пустоту. Он просто смотрел в потолок расфокусированным взглядом и редко и глубоко дышал, иногда закрывая и открывая глаза, хотя это не меняло окружающей реальности. Выходя из оцепенения на минуту, бурундук приподнимал голову и смотрел в окно: как раз заходило солнце и его красноватые лучи облекали комнату суровым вечерним багрянцем. Насыщаясь этим светом, Чип снова закрывал глаза и бросал голову на подушку. Постепенно в голове его вместо просветления, которого он ждал, возникла ещё б
Гудки в трубке долго не прекращались, заставляя сжиматься маленькое бурундучье сердце. «А вдруг она обиделась на меня?» — с ужасом думал Чип — и трубка дрожала в его руке. Но наконец — о чудо! — трубку на той стороне подняли, и, кажется, знакомый голос что-то ответил. Не надо думать, что качество связи на этом аппарате было отменным, тем не менее различать слова он позволял вполне.
— Аллё! Аллё! Гаечка! — прокричал в трубку Чип.
— Да! Да, я тебя слышу! — отвечала она.
— Я хотел спросить, не обиделась ли ты на меня? — с тонкой ноткой в голосе начал бурундук.
— Нет… — отвечала Гаечка. — С чего ты взял?
— Ну, я не знаю… — протянул Чип, и его выдох затянулся буквально на минуту.
— Аллё? — дунула в трубку мышка. — Я не слышу!
— А я ничего не говорил… — виновато произнёс бурундук.
— Да? — удивилась Гаечка. — Зачем же ты позвонил?
— Я… просто… — с трудом подбирая слова, он так и не мог найти нужные.
— Вообще не знаешь, зачем звонил? — перебила его мышка. — Чип, у меня много дел, извини!
— Постой! Постой!.. — взвыл бурундук. — Я… я хотел тебя спросить…
— Ну, не срочно же это?
— Как сказать…
— Вот и славно, — заключила Гаечка. — Ты же помирать ещё не собрался? Завтра и спросишь! Ну всё, пока!
Чип что-то ещё кричал в трубку, но было поздно: гудки в трубке оборвали его речь. Бурундук подышал ещё в неё, повертел в руках и повесил на рычаг.
Впереди ждала его ночь, ещё одна бессонная ночь… А завтра будет день, точно такой же, как был и вчера и, наверное, какой будет завтра…